[Про]зрение - Жозе Сарамаго

А день и вправду выдался прекрасный. С самого раннего утра, едва лишь, по вдохновенному слову одного телекомментатора, золотом в лазури всех нас оберегающее с небес во всем блеске своем воссияло солнце, потянулись люди к избирательным участкам – и не в пример тому, что было на прошлой неделе, потянулись не слепой безликой массой, но – хоть и был каждый сам по себе – с таким усердием и рвением, что двери не успели еще открыться, а уж выстроились у них длиннейшие очереди сознательных граждан. Не все, к прискорбию, было чисто и честно в этих спокойных вереницах. Более сорока вилось их по всему городу, и не нашлось ни одной, ни одной, говорю, ни единой, куда бы не затесался шпион – или даже несколько, – которому поручили подслушивать и записывать реплики окружающих, ибо полицейское начальство было уверено, что длительное ожидание, точно так же, как бывает это в поликлиниках, рано или поздно развяжет языки, и тогда – пусть краешком, пусть полусловом – приоткроется, какими тайными намерениями воспален дух избирателей. Шпионы эти в большинстве своем – профессионалы, то бишь – сотрудники специальных служб, но имеются и любители, волонтеры, добровольцы, патриоты сыска, пришедшие по зову сердца и совершенно бескорыстно, а слова эти – все слова эти – значатся в той подписке, которую давали они в торжественной обстановке, но имеются также и – и в немалом числе – те, кого привела сюда болезненная страсть к доносительству. Генетический код того, что мы, не мудрствуя, договорились называть человеческой природой, не исчерпывается спиралью дезоксирибонуклеиновой кислоты, или ДНК, есть в нем еще много такого, о чем можно поговорить, и еще больше – такого, что можно рассказать нам, но, как ни старались отодвинуть эту щеколду разнокалиберные разномастные полчища психологов и аналитиков, лишь обломавшие себе ногти в тщетных попытках вывести эту дополнительную спираль, выражаясь фигурально, за пределы детского сада, да так и не смогли. Научные соображения, сколь бы ни велика была – и еще будет – их ценность, какие бы перспективы ни открывались ими в будущем, не должны, впрочем, заслонять от нас тревожную сегодняшнюю действительность, где, помимо уже отмеченных нами соглядатаев, с рассеянным видом мотающих на ус и на пленку все, что говорится вокруг, из автомобилей, мягко проскальзывающих мимо очередей, словно бы в поисках местечка для парковки, целятся в толпу недоступные взорам видеокамеры с высоким разрешением и микрофоны последнего поколения, способные перевести в картинку и звук чувства, таящиеся, по всей видимости, в разноголосых шепотках, перелетающих от одной кучки людей к другой, причем каждый полагает, что он-то думает о чем-то другом. Записывается слово, но обрисовывается и чувство. И никто не может быть уверен, что. И вплоть до той минуты, когда открылись двери избирательных участков и очереди пришли в движение, магнитофоны не в силах были уловить ничего, кроме ничего – опять же – не значащих фраз, банальнейших замечаний о том, какое, мол, прекрасное утро и что тепло, мол, но не жарко, или о торопливо проглоченном завтраке, или кратких диалогов по важнейшему вопросу – с кем оставлять детей, если матери отправились голосовать: Муж посидит, потом поменяемся, ничего иного в голову не пришло, сперва он, потом я, конечно, хотелось бы вместе, но это же невозможно, сами знаете, как говорится, выше головы не прыгнешь. А мы нашего малыша поручили заботам старшей сестрички, ей по годам еще рано на выборы ходить, да, познакомьтесь, пожалуйста, это мой муж. Очень приятно. Взаимно. Какая погода чудесная. Да, как по заказу. Когда-нибудь это должно было произойти. И при всей сверхчуткости микрофонов в снующих мимо синих, белых, красных, зеленых, черных машинах, над которыми на утреннем ветерке покачиваются антенны, ничего подозрительного не удается уловить, выловить, выявить в головах, на лицевой части коих – внешне, по крайней мере, – налицо самое невинное выражение. А меж тем всякий, даже если он не дипломированный спец по недоверию, не бакалавр, так сказать, мнительности, заметит нечто странное в двух последних фразах – ну, вот про погоду, что прямо как по заказу, и особенно насчет того, что когда-нибудь это должно было произойти, и какая-то сквозящая в обеих двусмысленность, пусть невольная и ненамеренная, возможно, даже и бессознательная, делает их еще более угрожающими потенциально, хоть и противоречит интонации, с коими произнеслись эти слова, а еще больше – всему спектру ими порожденных отзвуков, под которыми мы в данном случае разумеем субтона, а без них ведь, если верить новейшим теориям, степень понимания любого вербального дискурса всегда будет неполной, ограниченной, недостаточной. Шпиону, случайно там оказавшемуся, равно как и всем его коллегам, предварительно даны были очень точные инструкции, как поступать в подобных случаях. Надлежало не терять подозрительного из виду, и, не давая ему сокращать дистанцию, находиться от него через три-четыре позиции в веренице избирателей, надлежало также для страховки, не полагаясь на чувствительность микрофона, как только председатель избирательной комиссии огласит имя и номер, зафиксировать их в памяти, надлежало также сделать вид, будто забыл что-то и, незаметно выбравшись из очереди, выйти на улицу, передать сообщение по телефону в информационный центр, после чего вновь занять свое место. Строго говоря, эту операцию нельзя сравнивать со стрельбой в цель, ибо здесь питается надежда, что удача, судьба, случай или черт его знает что еще цель под выстрел подставит непременно.

Время шло, и в информационный центр градом сыпались доклады, однако ни один не сообщал ясно, прямо и четко, как намерен избиратель голосовать, и хорошо еще, если фиксировались фразы вроде вышеприведенных, но даже самая подозрительная из них: Когда-нибудь это должно было произойти, потеряет значительную толику своего зловещего смысла, если восстановить контекст, в котором прозвучала, а прозвучала она в беседе двоих мужчин о недавнем разводе одного из них, в беседе, полной недомолвок и умолчаний, призванных не разжигать любопытства соседей, и сказана была либо с досадой, либо со смиренным сожалением, сразу не поймешь, но, поскольку при словах этих из груди разведенного исторгся тяжкий и прерывистый вздох, и, будь чувствительность свойством, неотъемлемым от профессии шпиона, он бы занес их в графу именно безропотной покорности судьбе. А то, что шпион не счел это заслуживающим внимания, а диктофон – записи, следует признать ошибками человеческими и погрешностями техническими, и вероятность тех и других непременно должен был бы принять в расчет хороший судья, знающий, каковы люди, и в отношении механизмов также иллюзий не питающий, и пусть даже на первый взгляд покажется это вопиюще несправедливым, но высшая справедливость в том и состоит, что в материалах судебного разбирательства не оказалось ни малейших указаний на виновность осужденного. Мы трепещем при одной мысли о том, что завтра может случиться с этим невиновным, когда его подвергнут допросу и осведомятся: Признаете ли, что сказали своему собеседнику: Когда-нибудь это должно было произойти. Да, признаю. Не торопитесь, подумайте хорошенько, прежде чем ответить, что вы имели в виду, произнося эти слова. Речь шла о том, что мы с женой расстались. Расстались или развелись. Развелись. А какие чувства вы испытывали прежде и теперь по этому поводу. Ну, немножко злости и что-то из разряда «ничего не поделаешь». Чего больше. Второго, кажется. А если так, то что может быть естественней, чем вздохнуть в этой связи, особенно говоря с другом, не так ли. Не могу утверждать наверное, что вздохнул, не помню. А вот мы убеждены, что вы не вздыхали. Как вы можете это знать, вас-то там не было. Кто вам сказал, что не было. Ну, может быть, мой друг помнит, пусть подтвердит, что я вздохнул, лучше у него спросите. Не слишком-то вы цените дружбу. Это еще почему. Потому что предлагаете вызвать его сюда, а это ведь большая морока. А-а, тогда нет, тогда, конечно, не надо. Вот и хорошо. Значит, я могу идти. Да нет, ну что вы, что за мысли такие, куда вы торопитесь, сначала вам придется ответить на вопрос, который мы вам задали. Какой вопрос. О чем вы на самом деле думали, когда произносили эти слова. Я уже ответил. Тот ответ не годится, давайте другой. Это единственный ответ, потому что правдивый. Вы так полагаете. Неужели же я должен что-то выдумывать. Да, займитесь-ка, очень нас обяжете, если не торопясь выдумаете такое, что в соединении с некоторыми техническими усовершенствованиями даст нам наконец то, что мы хотим услышать. Скажите толком, что именно – и покончим на этом. О-о, нет, так не пойдет, любезнейший, так не пойдет, за кого вы нас принимаете, мы уважаем свое научное достоинство, дорожим своим, так сказать, профессиональным реноме и нам важно доказать руководству, что хлеб даром не едим и деньги получаем не зазря. Я пропал. Не торопитесь с выводами. Поразительное спокойствие избирателей на улицах и участках для голосования совсем не соответствует настроению, царившему в министерских кабинетах и в партийных штаб-квартирах. Тамошних обитателей больше всего занимает вопрос, насколько на этот раз снизится явка, как если бы в нем, то есть в ней, и находился спасительный выход из трудной социально-политической ситуации, куда всего лишь неделю назад ухнула страна. Будет она, неявка эта, в разумных пределах или пусть бы даже чуть пониже, нежели на прошлых выборах, – значит, мы вернулись к нормальной жизни, к хорошо известному, рутинному, так сказать, обыкновению избирателей, которые либо не верят в полезность своего голоса и голосуют, если можно так выразиться, ногами, то есть предпочитают провести этот день с семьей на пляже или за городом, либо относятся к категории граждан, склонных оставаться дома единственно по причине своей непобедимой лени. Но даже и подумать страшно, что будет, если явка окажется столь же массовой, как на прошлых выборах, то есть процент неявившихся будет чрезвычайно низким или, не дай бог, нулевым. И еще большую сумятицу, чтобы не сказать – панику, внесло в ряды должностных лиц то дружное, едва ли не единодушное и совершенно непроницаемое молчание, которым отвечали проголосовавшие на вопросы спецов по общественному мнению, кому именно отдали они свои голоса: Это исключительно для статистики, вам не надо представляться, совершенно неважно, как вас зовут, взывали эксперты к недоверчивым избирателям, но тщетно – глухи оставались те к их призывам. Неделю назад журналисты еще иногда добивались то нетерпеливых, то насмешливых, то пренебрежительных ответов, которые, впрочем, были ничуть не красноречивей молчания, но там происходил все же обмен репликами, подобие диалога, этот осведомляется, тот раздумывает – все лучше, чем эта глухая и плотная стена безмолвия, будто призванная сохранить некую тайну. Многим покажется удивительным, а то и попросту невозможным, что тысячи и тысячи людей, незнакомых друг с другом, мыслящих по-разному, принадлежащих к разным сословиям и социальным слоям, а потому и тяготеющих кто к правым, кто к левым, кто к центру, а кто и вообще никуда не тяготеющих, столь одинаково вели себя и решили – причем каждый сам для себя – держать рот на замке, завесу тайны же снять несколько погодя. Именно это последнее обстоятельство министр внутренних дел поспешил довести до сведения премьер-министра, а тот – доложить о нем главе государства, а тот, будучи годами постарше обоих своих подчиненных, все на свете видевший и постигший, вместе с житейской опытностью приобретший и некоторую бесчувственность, ограничился тем лишь, что вяло ответил: Если им неохота говорить сейчас, растолкуйте мне подоходчивей, отчего бы этой охоте прийти потом. Ушат ледяной воды, выплеснутый первым лицом государства в лица министров, лишь оттого не обескуражил их, оттого не вверг в пучину отчаяния, что, по правде говоря, оба там с некоторых пор уже пребывали. Министр внутренних дел не хотел сообщать, что, опасаясь очередных ненормальностей в ходе выборов, каковые опасения, впрочем, были опровергнуты самим этим ходом, он распорядился поставить на всех избирательных участках по двое агентов в штатском, принадлежащих к разным полицейским, так сказать, корпорациям и облеченных правом следить за ходом голосования и подведением его итогов, а одновременно получивших поручение глаз не спускать с напарника, чтобы не произошло там какой подтасовки или еще того пуще – вброса, будет ли он освящен и осенен почтенной политической активностью или всего лишь низменной изменой. И поскольку таким вот манером, под присмотром шпионов и соглядатаев, под прицелом видеокамер все должно было пройти и сойти более чем гладко и законопослушно, а всякое злонамеренное вмешательство, могущее осквернить чистоту волеизлияния, исключалось, оставалось теперь лишь сложить руки и ожидать, какой вердикт произнесут опорожненные урны. И вот, когда на избирательном участке номер четырнадцать, деятельности членов комиссии коего в знак признания их гражданских заслуг мы с чувством законного удовлетворения посвятили целую главу, не умолчав, впрочем, и о личных проблемах иных из их числа, как и на всех прочих избирательных участках – от номера первого до номера тринадцатого и от номера тринадцатого до номера сорок четвертого – председатели выворотили содержимое урн на столы, весь город предвестием беды, как лавиной, накрыл некий гул. И возвещенное им политическое землетрясение не замедлило, ждать себя не заставило. В домах и в кафе, в харчевнях и в барах, в любом заведении, где имелся телевизор или приемник, люди – кто поспокойней, кто понервней – ожидали итогов голосования. Никто никому не рассказывал, как проголосовал, ближайшие друзья помалкивали на этот счет, самые словоохотливые потеряли, казалось, дар речи. В десять вечера на экране телевизора появился наконец премьер. Грим типа здоровье в порядке не мог скрыть ни бледности осунувшегося лица, ни набрякших подглазий – сказывалась целая неделя бессонных ночей. В руке он держал текст, но не читал его, а лишь изредка поглядывал в бумагу, чтобы не утерять нить: Дорогие соотечественники, сказал он, итоги выборов, сегодня состоявшихся в нашей столице, таковы – ПП восемь процентов, ПЦ восемь процентов, ПЛ один процент, испорченных бюллетеней – ноль, признанных недействительными – ноль, остались незаполненными – восемьдесят три процента. Помолчал, поднес к губам стакан воды и продолжал: Правительство, признавая, что сегодняшние выборы подтверждают и, более того, усугубляют тенденцию, проявившуюся в минувшее воскресенье, и единодушно придя к выводу о необходимости самого тщательного расследования причин столь обескураживающих результатов, сочло после консультаций с его превосходительством главой государства, что тот имеет законное право по-прежнему исполнять свои обязанности и не только потому, что нынешние выборы прошли лишь в ряде регионов страны, но также и потому, что по долгу своему и праву будет призван немедленно приступить к разъяснению тех столь же странных, сколь и прискорбных событий, коих все мы были не только безмолвными свидетелями, но и активными участниками, и если я с чувством глубокой горечи произношу слово «прискорбных», то лишь в связи с тем, что все эти незаполненные бюллетени, нанесшие такой тяжкий удар по нормам демократии, в которой протекает жизнь всех нас и каждого в отдельности, не с неба, позволю себе заметить, свалились и не из глубин земли поднялись на поверхность, но оказались в руках восьмидесяти трех из ста наших граждан, и этими же самыми, собственными их и непатриотическими руками опущены были в урны. Снова сделав глоток воды, еще более необходимый, чем первый, ибо во рту у премьера внезапно пересохло, он продолжил: Но есть еще время исправить ошибку – и не через новые выборы, каковые в сложившихся обстоятельствах окажутся не просто бесполезны, но и попросту вредны, а путем кропотливого и пытливого вглядывания в наше сознание, к чему с этой высокой трибуны я и призываю вас, сограждане, всех без исключения жителей столицы, одних – чтобы получше защитились от ужасной угрозы, нависшей над головой каждого из нас, других, виновны ли они или чисты помыслами, – чтобы поскорее исправили зло, в которое оказались втянуты неизвестно как и почему, а тех и других под страхом применения чрезвычайных мер, каковые после завтрашнего обсуждения на чрезвычайной же сессии парламента будут, по всей видимости, единогласно одобрены и приняты, а потом представлены на утверждение его превосходительству главе государства, – одуматься. Премьер изменил тон, развел руки в стороны, воздел их на уровень плеч: Правительство несомненно поймет братское желание жителей всей остальной страны, в заслуживающем всяческих похвал высокогражданственном порыве исполнивших свой избирательный долг, если они прибудут сюда, подобно любящему отцу, и, вразумляя, напомнят жителям столицы, сбившимся с верного и торного пути, притчу о блудном сыне и скажут, что нет такой вины, которую не могло бы простить любящее сердце, лишь бы сокрушение было искренним и раскаянье – полным. Последнюю, ударную фразу премьер-министра: Чтите отчизну, ибо отчизна глядит на вас, выдержанную – хорошо выдержанную и оттого несколько заплесневелую – в духе лучших образцов государственной высокопарности, должны были бы сопровождать раскаты барабанной дроби и пение труб, а не повторенное несколько раз пожелание спокойной ночи, прозвучавшее несколько фальшиво, ибо тем уж хороши и милы простые слова, что не умеют лгать.